Бетховен: Песни земли и неба

Эпиграф: / Epigraph:

Истина и любовь или любовь и истина? / Truth and Love or Love and Truth?

Наверное, остались лишь две вещи, которые интересуют меня в этом мире.

There are probably just two things left in this world that I’m interested in.

Конечно, любовь превыше всего, так написано, и нет оснований думать по-другому. Но истина!.. Какважно этопонятие, сколько копий сломано в полемике о ней, о ее наличии и отсутствии, достижимостиинедостижимости…

Of course, love above all things, so it was written, and there are no reasons to believe otherwise. But truth!.. What an essential concept it is! So many swords have been crossed in disputes over it, whether it exists or not, whether it can be truly found or not…

32-я Бетховена — средство для меня выразить то и другое.

Beethoven’s The Thirty-Second is my way to express both.

Мою любовь к Бетховену, как я понял (отгадал) его, его жизнь, его волю — жизньтруднейшую,мучительную, полную тяжелейшей борьбы с собой, обстоятельствами, за свою истину.

My love for Beethoven, how I have understood (perceived) him, his life, his spirit – the most arduous, tortured life full of the hardest struggles with himself and his circumstances for his truth.

Мою любовь к музыке как средству высказать невысказываемое, воспарить туда, кудабез нее непопадешь.

My love for music, which is a means to say what can’t be said, lifting us to the heights that can’t be reached otherwise.

Мою любовь к истине, к той самой истине, которая неуловима, выскальзывает в тотмомент, когдаты решил, что уже приблизился к ней, мерцает и переливается, постоянно живет, меняется — ивсе жесуществует. Существует в абсолюте, определенная, неизменная, а мы всегда стремимся к ней,дажезная о ее недостижимости — иначе все бессмысленно.

My love for truth, that elusive truth that escapes the minute you think you’ve come close, winks and shimmers, always alive and changing, yet exists all the same. Exists as something absolute, certain, constant, and we are reaching towards it anyway even though we are quite aware it’s unobtainable — or nothing would have any meaning.

Вступление: / Introduction:

Как жить и как умереть / How To Live and How To Die

В конечном счете задача человека правильно жить и правильно умереть, эти две вещи связаны неразрывно.Если ты жил неправильно, вряд ли ты умрешь правильно.

In the end, a person must live and die in the right way, these two things are inseparably linked. If you’ve lived in the wrong way, there’s little chance of your dying properly.

Вскоре после смерти недавно ушедшего композитора Караманова я услышал рассказ егородственников о его последних годах жизни и смерти. Караманов, написавший 24 симфонии, в последние лет 15 неписал ничего. На вопрос поклонников его работы, почему он не напишет еще, он говорил: «Зачем? Я уже всенаписал». В день его смерти у его кровати собрались родственники, друзья. Караманов улыбнулся, помахал рукой- и ушел. Прекрасная смерть! (как кажется).

Soon after the late composer Karamanov passed away, I heard what his family told about his death and the last years of his life. Having written 24 symphonies, Karamanov didn’t write a single piece during the last 15 years of his life. When people who admired his work asked why he wouldn’t write anymore, he answered: “What for? I’ve already written everything.” The day he died his friends and family gathered around his bed. Karamanov smiled, waved goodbye – and was gone. What a wonderful death! (it would seem).

Ни у кого жизнь не бывает легкой. Скорее всего нет такой задачи. Жизнь таких людей, какБетховен выглядит как подвиг. Образец силы, достоинства, мужества. Не сломаться, не потерять веру в свет приобъективно труднейших жизненных обстоятельствах. Это удалось не всем, даже и великим. Бетховену удалось,великий Фауст ушел победителем. 32-я соната, как я думаю, рассказывает нам об этом.

Nobody’s life is easy. Most likely, there is no such goal. And a life of someone like Beethoven resembles an act of heroism. Absolute strength, dignity, courage. He withstood difficulty, kept his faith and light strong when times were undeniably tough. Not everyone, even the greatest, was able to do that.Beethoven was, the great Faust emerged victorious. I think, The Thirty-Second sonata tells us about this.

Таинственное свойство музыки / A Mysterious Quality of Music

Таинственное свойство музыки — рассказывать смыслы без слов является не то, чтобы непостижимым, но лишьчастично постижимым. И так же, как у меня нет оснований (из личного опыта, из высказываний личностей, вглубине опыта которых сомневаться не приходится) сомневаться в этом, отдаю себе отчет в том, чтонижеописанное так же недоказуемо, как и очевидно, несомненно для меня.

It’s not like this mysterious quality of music – to explain meanings without words – is beyond all understanding, but it can be understood only in part. And just as I have no reason to doubt it(relying on my personal experience, and on observations of people whose in-depth experience can’t be questioned), I am very much aware that what is written below will be for someone as unprovable as it’s obvious and unquestionable to me.

Очевидна для меня и другая вещь. Бетховен хотел рассказать нам, поведать то, чтоему открылось в этой жизни. Это вообще является общим для людей — желание поделиться сокровенным. Несмотрядаже на то, что жизнь учит нас не раскрывать именно сокровенное, но мы, подобно детям, сохраняем этоестественное желание: разделить с другими свои любимые игрушки.*

And one more thing that seems obvious to me as well. Beethoven wanted to tell us, share with us what was revealed to him in this life. This is, actually, what all people have in common – this desire to reveal the innermost thoughts. Though life teaches us not to bare our very deepest beings, we are like children,persistent in this natural desire to share with others our favorite toys.*

Так вот, в особенности поздние сочинения Бетховена полны примеров, когда он, иногдасловесными намеками («Lebe wohl!» в 26-ой сонате, «Muss es sein? — Es muss sein!»** в последнем квартете),иногда конкретными фразами («идеологические» речитативы и собственно ода 9-ой симфонии), но чаще -«неподписанными речитативами, несущими подобный или абсолютно другой смысл (речитативы из 29-ой, 31-ойсонат) дает понять нам нечто важное  — примеров множество. Но самое главное то, что он, Бетховен (как и,рискнем сказать, все или почти все другие композиторы, но Бетховен еще в большей степени), рассказывает намважнейшие вещи своей музыкой в целом. И эти, музыкальные, высказывания еще объемней, а самое главное -гораздо достовернее, чем то, что обрывочно доходит нам в виде легенд о его реальных словесных высказываниях.

So, Beethoven’s compositions of the last years in particular are full of examples – some of these hints are words («Lebe wohl!» in Sonata №26, «Muss es sein? — Es muss sein!»** in his last quartet), some are entire sentences (“ideological” recitatives and the Ode of The Ninth Symphony), but most of them are “recitatives without text» whose messages are either similar or absolutely different(recitatives of 29^th, 31^st sonatas): in this way Beethoven gives us the opportunity to understand something important – there are plenty of examples. But the most important thing is that Beethoven (as, I dare say, all or almost all the composers, but Beethoven especially) tells us some essential things through his music. And these musical statements of his are even more full, and, above all,more authentic than those snatches of information that come down to us in the form of anecdotal sayings about something he really said.

Поэтому, не вдаваясь в исследование: «что есть истина» (это — вопрос для отдельного, иочень важного и серьезного исследования, недаром Христос с первосвященниками, Пилатом и народом решали этотцентральный вопрос, за что, собственно, Богочеловек и был распят, решали этот вопрос и все последующиепоколения — и тоже: кого сожгли, кого расстреляли, кого просто выгнали с работы), так вот, не вдаваясь в этоисследование, я просто описываю, что я услышал и понял в этой музыке.

That’s why, without exploring  “What is truth?” (it is a subject in its own right, for a very important and serious research as Jesus Christ, priests, Pilate and people wrestled with this key issue for a reason; that’s why, in fact, the God-Man was crucified; and generations that came after them have been addressing it as well, and again, some were burnt at the stake, some were shot, some merely lost their job)- so, without exploring this, I’m just describing what I’ve heard and understood in this music.

Итак, вся жизнь — это сражение, борьба. Жизнь таких больших, великих людей, как Бетховен,Чайковский, другие — это тяжелейшая борьба. Каждому человеку посылаются преграды, испытания. Таким, какБетховен, Чайковский посылаются особые испытания. 

So, our whole life is a battle, a struggle. And the lives of remarkable, great people like Beethoven, Tchaikovsky, others is the hardest struggle. Every person is given his own obstacles, trials.People like Beethoven and Tchaikovsky are given exceptional trials.  

Неспроста тема «фатума», борьбы занимает такое место в их музыке, словесных высказываниях.Поверьте, что, если Малер, главный дирижер лучшей в мире на то время оперы, муж красавицы-жены незадолгоперед смертью, прибежав домой, в неподдельном ужасе, рассказывал, как к нему в избушку, где он писал музыку,влетел орел и начал биться в стекло, и тогда он сказал жене: «я знаю, это мой рок, моя судьба, он всю жизньпреследовал меня» (такую историю, как будто бы поведала Альма Малер) — если Малер испытывал такое ощущение,что же говорить про глуховатого, лишенного семьи Бетховена или Чайковского? Здесь все очевидно.

Not by chance the subject of “fatum”, of fighting gets such a priority in their music and verbal comments. Believe me, if shortly before his death Mahler, a chief conductor of then world’s best opera, a man, married to a most beautiful woman, came running home genuinely terrified and telling about an eagle that flew into the room of the small cottage where he was writing his music and started beating against the window, and he told his wife: “I know, this is my fate, my destiny, it has been chasing me my entire life” (the story was allegedly told by Alma Mahler) — if Mahler felt this way, then what about hard of hearing, lonely Beethoven or Tchaikovsky? It’s all clear.

Про Бетховена же рассказывается следующее. В день его смерти бушевала гроза. Обессиленныйтитан приподнялся на постели и выкрикнул в окно: «Силы зла, вы меня не сломите!!» 

It’s said that the day Beethoven died a thunderstorm was raging. The exhausted titan raised himself up in his bed a little and cried out the window: “Powers of evil, you won’t crush me!”

* Вот вам три примера из моего жизненного опыта. Первый: некий состоятельный бизнесмен,который в стихах-песнях (в основном — про бандитов и олигархов) делился, по его собственному признанию,»тем, что он хотел сказать, а по-другому он не мог высказаться», и это было для него м.б. по моему ощущениюважнее, чем его бизнес (моя функция в этом и следующем случае была — превращать в музыку то, что они»насвистели», поэтому и знаю ситуацию изнутри). Второй: известный ученый-академик, всю жизнь сочинявшийпрекрасные песни по Есенину и реализовавший эту мечту и, видимо, цель жизни лишь в 70 лет (это было для негоявно важнее науки). Третий пример — реальный гений, который крайне нуждался во мне лишь  как в слушателе,почти замучил, рассказывая невероятно глубокие, нетривиальные вещи (которые по сути должен был бы мечтатьуслышать любой человек) — но ему не хватало слушателей!

* Here are three examples from my personal experience for you. First: a certain well-to-do businessman admitted that in his poems-songs (about thugs and oligarchs mostly) he shared “what he wanted to tell, but couldn’t express in any other way”; and I had this feeling that it was, probably, more important to him than his business (my job was to turn into music what they had been «whistling»,  so I have this inside view). Second: a famous scientist, a member of the Academy, had been writing wonderful songs based on S. Esenin’s poems his whole life and made his dream come true (a dream that seems to be his life’s ambition as well) only at the age of 70 (it was clearly more important to him than science). Third: a true genius who just wanted me to be his listener and almost wore me out completely by telling me incredibly profound,original things (things that, it would seem, anyone should be happy to hear) — but he couldn’t find enough listeners!

Итак, с чего начинается этот, важнейший в жизни Бетховена рассказ? Что значит это начальноеMaestoso (именно так Бетховен определяет содержание этой музыки: в до-миноре, тональностибетховенской вечной борьбы), в чем торжественность ситуации? Для меня очевидно — это величие, огромностьтого рока, с которым Бетховен вступит в вечную борьбу. Именно так надо сыграть эту музыку. И вся лаконичнаясоната первой части, имеющая, конечно, вступительный смысл в этой сонате, рассказывает нам о разных ликахэтой земной, человеческой жизни Бетховена. Земная жизнь вообще носит и самоценный, завершенный, но ипредварительный характер. Лишь в первой половине ее нам кажется, что она, эта жизнь, с ее целями, утехамиважна сама по себе, да, в общем, и бесконечна. И, когда краткий рассказ о той жизни, которая осталасьпозади, рассказ о борьбе, о человеческой любви, о великой затраченной энергии закончен, то вот: все затихло,чтобы теперь внимать главному, о чем поведает нам переживший столько, что не высказать (но вовсе не мучающийнас слишком обстоятельным рассказом об этом; и я тоже) — и потому познавший человек. Поведает именнотогда, когда подходит время затихнуть человеческим страстям.

Now, how does this most important story in Beethoven’s life start? What does this opening Maestoso mean (this is how Beethoven characterizes the essence of his music: the key of Cminor, a key of his eternal struggle), why this solemnity of the situation?  I see it very clearly – this is the greatness and immensity of the fate Beethoven is going to fight eternally. This is precisely how one should play it. And the entire succinct sonata of the first movement that surely serves as an introduction to his work shows us different aspects of Beethoven’s earthly, human life. Earthly life, in fact, is precious in itself, complete, but also preliminary. Only during the first part of it we think that this life, with all its ambitions and pleasures, is important and pretty much eternal. And after a short account of that life, the life that was left behind, of struggle, of love, and of great effort it took is given,then: everything calms down to listen eagerly to something essential. It is to be related by a man who survived so much it can’t be put into words (who is, however, far from torturing us with a too detailed description, and I won’t either) and who, thus, could see. He will tell everything when it’s time to forget human passions.

И тогда звучит тема.

Как же описать то состояние души, о котором рассказывает нам эта тема? То состояние, когда человек говорит:»Я прошел земной путь, я испил чашу борьбы и страданий — и вот итог». В целом, понятно, такое описание -занятие бесполезное, поскольку уже первый аккорд поведает нам об этом гораздо больше, чем длинный и неточныйрассказ про то же самое (правда, конечно, поэтическое слово обладает почти теми же качествами, что и музыка:сказать сразу все: в нескольких словах; да где уж мне…), но все же:

And here, the main theme sounds.

How could one describe that state of mind the theme tells us about? This feeling of a person who says: “My life’s journey is over, I’ve drained the cup of struggle and suffering, and this is what everything amounts to.” All in all, it is clear that such an explanation is a pointless exercise, because the very first chord describes everything much better than any long and imperfect narrative about the very same (though, to be fair, a poetic word has almost the same qualities as music, it can express everything at once, in several words, but I’m not up to the task, really…). Anyway,

• «Спокойствие человека, пережившего все».
• «Глубина чувства при полной простоте (semplice (!) e cantabile) — вот идеал, вот путь ксердцу человека, вот оправдание перед Богом: это и есть моя песня, ария, которую я всегда хотелспеть ( — сказал Бетховен), я даже знаю слова этой арии, но не скажу вам (пускай Т. Манн, Кречмар идругие отгадывают эти слова сами)».
• «Какой разрыв между верхней точкой сдержанного, но глубокого чувства и глубочайшим басом!(содержащим звуки ниже традиционного для обычного фортепиано того времени F контроктавы) -наверное, это — огромное напряжение между чувством и чем-то большим, чем чувство (духом,наверное?)».
• А уход в минор в начале второй части темы прямо словами сказал нам: «…я уже далеко, далеко от вас,здесь другие чувства, другие мысли, но знайте: я помню, я пережил все, — все помню про скорбь мира».

• Serenity of a mind of someone who survived everything.
• The depth of a feeling combined with an absolute simplicity (semplice (!) e cantabile) –that is the ideal, that is the way to a human heart, that is an justification,  in God’s eyes: this is my song, my aria I’ve always wanted to sing (Beethoven says), I even know the words of this aria,but I’m not telling you (let T. Mann, Kretzschmar, and others figure them out).
• Such a span between the highest pitch of this quiet, but intense feeling and the deepest bass of the diapason (there are sounds that are below the usual F of the counter octave of a typical piano of that time) – perhaps, it is an enormous tension between the feeling and something more than a feeling (spirit, maybe?)
• And this descent into minor at the beginning of the theme’s second part puts it clearly into words:“I’m already far away, far from you, here feelings are different, thoughts are different, but know this: I remember, I’ve experienced it all, and I remember everything about the sorrows of your world.”

Есть еще одна загадка, она кроется в обозначении L’istesso tempo, упорно выставляемым Бетховеном отвариации к вариации, на протяжении всей части. «Смена темпа без смены темпа» — так называется тайна ритма,открытая лучшими композиторами того времени (может быть, Гайдном, но полнее всего реализованная гением ритма- Бетховеном). Оставаясь на протяжении всей части в одном движении — темпе (на «медленные три») все времяускорять темп за счет дробления долей. То есть: «ничего не меняется при постоянной изменчивости!». Про этохотел нам сказать Бетховен или это лишь плод моего искаженного воображения?! Те синкопированные ритмы, тот»праобраз» триольного свинга, и акцентировки на 2-ю и 4-ю доли, вторично открытых и ставших общим достояниемлишь сто лет спустя, та одновременная многоуровневость ритма, которые открыл Бетховен и в полной меревыполнил в первой половине вариаций, посвященных, как обычно, развитию внутренней энергии темы, вплоть до«Allegro energico» и форте, но не фортиссимо (только, умоляю, не забывайте все время читать ивыполнять dolce, столь важное для понимания души Бетховена!).

There is one more mystery, it’s hidden in the indication L’istesso tempo that Beethoven persistently puts from variation to variation during this whole movement. A “change of tempo without any change of tempo” – that is the name of this mystery discovered by the best composers of that time (discovered by Haydn, probably, but performed to the fullest by the genius of rhythm Beethoven).Keeping the same basic pulse-tempo     throughout the whole movement (in “slow three”), he makes the music sound faster by introducing shorter note values. Meaning “nothing changes changing constantly!” Is this what Beethoven wanted to tell us about, or is it just my fanciful imagination?! The syncopation, the “prototype”of triplet swing, and four-beat with the emphasis on two and four that were rediscovered and became widely appreciated only a hundred years after, the multiple-level tempo system that Beethoven discovered and made the most of in the first part of the variations which focus on the usual development of internal energy of the theme and go up all the way to Allegro energico and forte, but never reach fortissimo(I beg you, pay attention to dolce and play accordingly as it is absolutely important for your understanding of Beethoven’s heart!).

Эта история, когда после: «окончено с помощью Божьей» Бетховен добавил: «человек помоги себе сам», конечно,показательна, хотя крайне «неканонична». И, когда я читаю в предисловии к изданию писем Бетховена 1914 (а не1938!) года: «…таким образом мы можем заключить, что Бетховен был настоящим коммунистом!», я (далекий отбезоговорочной веры в какие-либо -измы) понимаю, что и в этом что-то есть. И еще одна история. Мой отец,проживший в советское время всю жизнь атеистом, при этом, по мнению большинства, честный, прямой и хороший,добрый человек, наживший себе таким образом много врагов, умирая, в ответ на уговоры матери, всю жизньтайком бегающей в церковь (будучи формальной коммунисткой, но никак не по сути), сказал: «я всю жизнь прожилатеистом и будет нечестно, малодушно: из страха воцерковиться сейчас. Честнее умереть так». И умер. И я,держащийся прямо противоположного взгляда, оценил его поступок. А вот как оценил его Бог? Вы знаете? Иликто-то точно знает?

Of course, this anecdote, when after “Finished with God’s help” Beethoven added “Man,help yourself” is a telling, albeit highly “transgressive”, example. That’s why when I’m reading an introduction to 1914 (not 1938!) edition of Beethoven’s letters that says“… it suggests that Beethoven was a true communist!”, I realize (being in no way a religiously blind believer in any kind of “isms”) that there’s something in it as well. Another story. Living in the Soviet times, my father, always an atheist,was at the same time, according to most of those who knew him, an honest, straightforward, good and kind person; he made plenty of enemies because of that. When he was dying and my mother who had been sneaking to church her whole life (she was a communist technically, but never at heart) tried to reason with him, he said: “I’ve been an atheist my entire life, it would be lying, cowardice to turn to the Church now. It’s more honest to die as I am.” And he did. And though I have quite different views on this, I respect this gesture. And what did God think about it? Do you know? Does anybody know for sure?

Главное / The Essence

Этот рассказ, или нет, спор с самим собой (с Богом?) начинается, когда третья, «быстрая» (в медленном темпе)и активная вариация вдруг проваливается в пианиссимо. Именно с этого момента рассказ избавляется от темжитейски-земных («животных», скажем грубо, — это первая часть), чувственно земных («душевных», скажемприблизительно — это первая половина второй части), и переходит к основным, божественным («духовным», -по-простому).

This story, no, this argument with himself (with God?) starts when the third “fast” (in a slow tempo) and dynamic variation suddenly falls into pianissimo. This is the very moment when the story frees itself from the themes of worldly, everyday things («animal-level», to put it bluntly – this is the first movement) and earthly feelings («emotional», roughly speaking – this is the first part of the second movement) and moves to the essence,  higher, celestial subjects (“spiritual”, to put it simply).

И мы слышим нашу тему в регистре, который никак иначе, кроме как «земля», ее прямофизически ощутимая материальная плотность, не назовешь. Именно такое ощущение исходит от этой музыки как былишенной темы. На самом деле — тема звучит, звучит явно, скрыто, давая ритм не столько взятием, сколько снятием ноты — и все это одновременно. Но главное не в теме — в ощущении, передаваемом этой музыкой.Несмотря на всю «глубинность» ощущения, мы не заглубляемся в землю, здесь не может идти об этом речь! Мыстоим на этой земле — стоим всем нашим весом. Мы прямо ощущаем тяжесть нашего тела, оно весит много! -именно эта тяжесть и связывает нас с этой землей! И вот что важно: тело, его ощущение — оно положительно!Вот про что ведает нам этот отрезок (если, конечно, это действительно об этом): жизнь тела на земле, тело совсеми его достоинствами и недостатками: это не плохо, это хорошо, благо! И в этом нет ничего нового, носколько надо пройти страданий, сколько истоптать ботинок, чтобы это знание очистилось, укрепилось, сталоистинным! И сколько надо иметь мужества, чтобы спорить со всеми этими екклезиастами, чайковскими (прости,Чайковский, прости, Господи), чтобы в итоге жизни заявлять: земля и тело — это хорошо! Но мы забегаемвперед: рассказ только начинается.

And our theme can be heard in the register that we can only call “earth” literally feeling its solid, material nature. That is exactly the feeling that is conveyed by this music that seemingly lacks any theme. In fact, the theme is heard – it’s explicit and it’s concealed, it sets rhythm not so much by playing a note as by taking it off – all this simultaneously. But the key is not the theme itself, the key is the feeling expressed by this music. In spite of this «feeling of depth», we do not go underground, this is absolutely out of the question! We are firmly standing on the surface. We literally feel the weight of our body, and it weighs a lot! This is the weight that ties us to this world! And here is an important thing: human body, this self-awareness is something good, positive! This is what this part tells us about (if, of course, I’m not mistaken): life in this world, a human body with all its perfections and imperfections is not something bad, it’s something good, it’s a blessing! And the idea is not new, but how long one needs to walk in the path of suffering, how many shoes one needs to wear out until this thought becomes absolutely clear, strong and true in one’s mind! And how brave one has to be to argue with all these ecclesiasts, “tchaikovskies” (forgive me, Tchaikovsky, Lord, forgive me), to declare at the close of one’s days: earth and body is good! But we are running ahead of the story, it just begins.

Итак, первая часть темы закончилась — и мы отправляемся: куда? Конечно же, на небо,слушать непостижимое ангельское пение. О, как же оно выполнено! — непостижимо! Эта бесконечная, бесконечная,постоянно длящаяся, без времени и пространства, мелодия: в ритме, но без ритма! невероятной выразительности,но не земной! Одни восклицательные знаки. Слова кончились, они ничего не выражают! И здесь простой человекмог бы закончить рассказ.

Well, the first part of the theme is over, and we are setting out for… where to? To Heaven, naturally, to listen to the unfathomable songs of angels. Oh, how it’s written! A deep mystery! An infinite, eternal, never-ending melody that is beyond time and space, that stands still, but goes forward,that has rhythm and doesn’t have it at the same time. Unbelievably expressive, but out-of-this-world expressive! Exclamation marks only. The words are ended; words fail to translate this. And an ordinary person could have finished the story right here.

А Бетховен там не остался. Он, уже слышавший ангельское пение («по небу полуночи ангеллетел…» — читайте именно Лермонтова про это, какие стихи!), снова спускается к нам на землю, в наш тяжелыйля-минор. Помните миф о Персефоне? Почему она каждый год уходит в царство Плутона? — из жалости, состраданияк нам, мертвым! Так вот, Бетховену ведомо сострадание! Знаете, почему? Потому, что он знает страдание -таков закон жизни. А потом, когда музыка вернется в этот вечно уравновешенный до-мажор — мы снова унесемсяна небеса. Нет, не унесемся, скорее мы услышим, до нас донесется, как ангелы споют нам ту же, минорную,песню по-своему, по-ангельски. И остались бы мы там, но: когда до-мажор достигнут и на небесах, начинаетсямедленный, мерный спуск на землю. Обратно, опять! И вот мы снова на земле. Зачем? Мы, слышавшие, наблюдавшие(и могущие написать, воспроизвести!) это пение, мы снова на земле, погружаемся в бесконечные, обволакивающиетрели, уходим в какие-то далекие модуляции — зачем?

But Beethoven didn’t stay there. Having heard the songs of angels (“at midnight an angel was flying in the sky…”, Lermontov writes exactly about this — read it, what a poem!), Beethoven comes down to our earth again, in our A minor of tribulations. Do you remember the myth of Persephone? Why does she go to the kingdom of Pluto every year? Out of mercy, compassion for us, the dead! Well, Beethoven knew compassion! You know, why? Because he experienced misery – it is the law of life. And then, when the music returns to this eternally balanced C major, we’ll fly away to Heaven again. Or, rather, we won’t fly, we will hear the angels singing — the same sad song of their own celestial interpretation will reach us. And we would stay there, but when C major is reached and in the sky the music starts its slow, steady descent towards earth. Back, one more time! Then we are back on earth. Why? Having heard and seen that singing (we can write it, repeat it!), we are back on earth again, we are sinking into endless trills that surround us, we are entering some distant modulations – why?